Юрий Арабов — первый и пока единственный российский сценарист, получивший «Золотую пальмовую ветвь» — главный приз Каннского кинофестиваля. Так высоко был оценен его сценарий к фильму Александра Сокурова «Молох». Он — соавтор почти всех фильмов Сокурова. Последние работы на религиозную тему — «Чудо», «Юрьев день». Сейчас в кинокомпании «Православная энциклопедия» идет работа над фильмом по его сценарию «Орда» про митрополита Московского Алексия.
— Юрий Николаевич, читала, что поначалу вы отказались браться за сюжет о святителе Алексии. Почему?
— Потому что у меня были подозрения, что надо будет делать идеологическую картину. И это сегодня большая проблема для Церкви. Страна ищет идеологию, и некоторые видят возможную идеологию в православии, не понимая, что в православии самое главное — это мистический опыт, который идет от Христа и от первых христиан. Выбрасывая из православия мистическую сторону Церкви, мы получаем некий идеологический институт, который говорит всем нам со стопроцентной точностью, как жить надо, а как жить не надо. Я думаю, что на самом деле — это угроза для Церкви, хотя бы по форме. Потому что сегодняшние молодые люди вообще не терпят какого-либо понукания, насилия над собой, особенно в духовной области.
Я против такого использования православия. Я считаю, что Церковь должна с осторожностью идти на сближение с государством. И главная сегодняшняя миссия Церкви, конечно, та, которая была всегда, — любовь к ближнему. Любовь через благотворительность, через помощь сирым и нуждающимся, которых в нашей стране огромное множество. И конечно, духовное окормление людей.
Поэтому я сначала отказался. Но потом, когда я встретился с руководителями этого кинопроекта, с Сергеем Леонидовичем Кравцом из «Православной энциклопедии», выяснилось, что они боятся примерно того же самого и не хотят делать идеологическую картину. И я написал достаточно парадоксальный сценарий, в котором, как мне представляется, я выразил свое понимание чуда и свое понимание христианской миссии на земле.
— И для чего нам дается чудо?
— Для вразумления и чтобы показать, что Живой Бог есть и что Он рядом. Но чудеса могут даваться, могут не даваться. Само по себе чудо не слишком интересно, потому что его всегда можно оспорить. Важнее тема жертвы. В работе над «Ордой» мы стараемся показать, что через святителя Алексия потому и совершаются чудеса, что он готов принести себя в жертву, которая становится крайней формой проявления любви к ближнему и помощь ему. И благодаря этой жертве Бог начинает говорить с народом.
— Два года назад Сокуров запускался с «Фаустом» по вашему сценарию…
— Мы сделали уже эту картину.
— Это же не совсем литературная экранизация Гете?
— Конечно. Это наше высказывание о современном человеке.
— У меня никак не выходит из головы ваша фраза, что в этой истории вы хотели показать, как со времен Фауста отношения человека и сатаны изменились. Раньше сатана бегал за человеком, а теперь человек бегает за сатаной, но только черт никого не принимает, лишь по большой протекции…
— А в картине получилось более радикальное высказывание и более радикальный сюжет — что человека уже даже и черт не интересует. Поскольку если мы верим в черта, то априори мы знаем, что Бог есть. Что это за система, где есть черт и где нет Бога? А человеку даже не нужен и черт сейчас. Он сам становится властелином, как он думает, всего. И абсолютно одиноким, потерянным и несчастным, именно из-за того, что у него просто отсечена мистическая часть души.
— Вас крестили в детстве?
— Меня в 4 года крестили. Довольно поздно. Мама, видимо, очень боялась, что крещение повредит мне, если об этом узнают. И она до смерти носила мой крестик. А я уже после ее кончины надел свой крестик на себя.
— Как воцерковлялись?
— Я в Бога верил, наверное, лет с 7-8. Просто вот ни с чего. Как бы верил и все. Дома никто не крестился, молитв не читали, но я верил. В психологическом смысле, наверное, это можно объяснить тем, что я воспитывался без отца и боялся потерять маму, на которой держалась моя жизнь. Мама и я — весь мир. И наверное, у меня был страх, что она умрет, и, может быть, я стал молиться Богу, кому-то, какому-то высшему существу, чтобы мама не умерла. А воцерковляться я начал в 90-м году и первый раз в жизни причастился у нашего сегодняшнего Патриарха Кирилла в Смоленске. Я тогда часто бывал в этом городе. И я с тех пор стал причащаться. Не могу сказать, что я делаю это регулярно. Просто мое внутреннее состояние почти постоянной тревоги не позволяет мне вести полную христианскую жизнь.
— Вы всю жизнь живете в Ростокине. А в какой храм ходите?
— В наш храм Ризоположения в Леонове.
— Чем кино может быть полезно сегодня Церкви?
— Тем же, чем полезно Церкви любое другое искусство, которое ставит духовные вопросы. Если Церковь себя по-прежнему мыслит как духовное и мистическое тело, то любое духовное искусство для нее очень важно. У нас в России нет неверующих в том смысле, что верят все. Просто одни яростно верят в то, что Бог есть, а другие еще более яростно верят в то, что Бога нет, верят до посинения, до пены на губах. Русский атеизм — это вера вверх ногами. Он чрезвычайно далек от холода агностиков. Я, кстати, с этим столкнулся на фильме «Чудо», когда ряд критиков яростно эту картину топтали, утверждая, что «Арабов нас тянет в средневековье». Такой страсти у неверующих людей не бывает.
Фото из личного архива
