Анна Долгарева родилась и выросла в Харькове, но своей малой родиной считает Белгород, откуда родом её родители. С 2015 года после гибели жениха — ополченца ЛНР Алексея Журавлёва — много времени проводит в Донбассе. Ведёт репортажи из зоны боевых действий. И пишет стихи — о жизни и смерти, страшные и трогательные. Уже давно Анна не общается с родным братом, потому что она — с теми, кого бомбили, а он — с теми, кто их бомбил. «Линия фронта легла прямо через меня» — так написала она в автобиографической поэме.
Письма как пароль
Это я не вернулась
В беспорядок московских улиц,
Это я застрелена под Донецком,
Это я лежу под Камышевахой,
Это я хочу говорить, но не с кем,
Это я узнала пределы страха.
Мы встретились с Анной Долгаревой в июне во время её недолгого пребывания в Москве. Перед возвращением в ЛНР она организовала встречу с подписчиками, предложив желающим написать и принести письма для бойцов 16-го и 14го батальонов ЛНР, над которыми она «шефствует». День был символичный — 22 июня.
В маленькой комнате на окраине Москвы тесно и темновато. Анна сидит в плотном кольце людей. Каждый входящий, как пароль, выкладывает на стол письма солдатам, чаще детские — с нарисованными зелёными танками и красными флагами, потом остаётся стоять на свободном пятачке. И в этой набитой людьми притихшей комнате Анна начинает отвечать на очень личные вопросы.
Три молитвы
Господи, дай мне силы
не отвернуться.
У пацанёнка из Мариуполя глаза,
как блюдца,
он говорить разучился.
Что-то мне, Господи,
не пишется, не поётся.
Дедушка из подвала выходит
на солнце,
просит воды, свечей и мучицы.
Большую часть времени Анна Долгарева находится в зоне боевых действий. За последние восемь лет она потеряла самых близких людей, многих друзей, пережила множество обстрелов, видела смерть мирных людей. На вопрос, молится ли она, когда ей очень страшно, отвечает так:
— У меня есть три молитвы, которые я помню наизусть: «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и «Пресвятая Троице, помилуй нас». И когда действительно сложная ситуация, я их все три читаю. Но страха, который должен возникать, например, на войне, во мне нет. Вот когда «Грады» стреляют, надо бежать в подвал. Я бегу, потому что надо, чтобы не мешать ребятам. Но страха нет.
Её путь к православию был непростым. Как-то в Туме — это маленький городок в Рязанской области — она долго общалась с православным священником.
— Отец Михаил смог ответить на мои глубинные, невысказанные вопросы. Там я отстояла службу, прочитала положенные псалмы, пошла на исповедь и причастие. Правда, до сих пор посещение храма остаётся для меня серьёзным духовным опытом, к которому надо готовиться. Просто так зайти в церковь — редко со мной случается.
Шанс на раскаяние
Пока не нашли тело,
пьём за здравие.
Господь управит его.
Маша подарила мне ладанку
С лицом Марии.
Стихи мои ничего не исправили,
не уладили,
Ветер степной лицо
мертвецам выел…
Анна Долгарева занимает принципиальную позицию: находясь многие годы на линии фронта, она не берёт в руки оружие.
— У меня нет ненависти, — медленно, подбирая точные слова, говорит она. — В отношении людей, которые стреляют по Донецку, у меня такое холодное, рациональное понимание, что их надо… как-то изъять. Но лучше в варианте пожизненного заключения, так как он даёт шанс на раскаяние при жизни. Так я считаю как христианка. А ненавидеть так, чтобы желать смерти, — этого у меня, пожалуй, нет.
Анна пишет стихи с трёх лет. Долгое время поэзия оставалась лишь любимым увлечением: специальность она получила земную, окончив химфак Харьковского университета. И всё же стала поэтом — лирическим, гражданским, а с 2014 года — военным.
— Лучшие стихи я пишу, когда на эмоциональном надрыве, — говорит поэтесса. — Но в последнее время меня настолько вымотали человеческие смерти, что я просто ничего не чувствовала. Вот узнала о гибели Сашки Урала, с которым мы всего за три дня до этого ездили по Тошковке, он мне апельсин подарил… Я даже плакать не могла. Я просто падала на диван и глухо выла. Не было эмоций. Не было слов. Не могла писать…
«Так хочется их защитить»
Христианские мотивы в поэзии Анны Долгаревой прочитывались и до событий в Донбассе. Но в последние годы они звучат особенно глубоко и искренне.
— Я Его очень люблю. Он за нас умер на кресте, как Его не любить! И Деву Марию люблю, эту хрупкую девчонку, на которую свалилась такая ответственность. Которая кормила грудью малыша, а потом он принял страшную смерть буквально на её глазах. Если вдуматься, это такой мороз по коже! И так хочется их обнять, защитить. Да, я действительно как-то по-человечески к ним отношусь. Может, это ересь ужасная, но для меня они очень родные.
А воздух жаркий и липкий,
и так его мало.
Пропустите, говорит,
пропустите, я Его мама,
Но Её, конечно, не пропускают, Ад хохочет, трясётся,
и зубы скалит, торжествует.
А Она говорит: дайте
мне хоть ручку Его неживую,
Подержать за ручку,
как в детстве,
Я же мама, куда мне деться.
Вот Она стоит, смерть перед ней,
в глаза ей смеётся,
Пасть у смерти вонючая,
зрачки-колодцы,
Смерть идёт по земле, истирает гранит и крошит,
А Она отвечает:
Маленький мой, хороший,
Ты уж там, где ты есть, победи,
пожалуйста, эту дрянь.
Ты вот ради этого,
пожалуйста, встань,
Открывай глаза свои, неживые, незрячие.
И плачет, сильно-пресильно плачет.
Он войдёт в Её дом через три дня.
Мама, скажет, мама, послушай,
это и правда я,
Не плачь, родная, слушай,
что тебе говорят:
Мама, я спустился в ад,
и я победил ад,
Мама, я сделал всё,
как ты мне сказала.
Смерть, где твоё жало?
