С известным композитором Евгением Догой мы встретились в его однокомнатной квартире в Крылатском, где он живет уже больше 25 лет. Здесь же маэстро и сочиняет.
— Вообще в последние годы я не использую слово «сочинять». В природе все есть. Все за нас сделал Боженька. Мы думаем, что сочинили музыку. Да ничего подобного. Она существует, просто ее нужно услышать и записать.
— Вижу на стенах у вас иконы. Это с детства?
— Скорее всего. В церковь ходили чаще с бабушкой. Отец погиб на фронте, поэтому добытчиком в семье была мама. Она редко бывала дома, все куда-то ездила, чтобы какой-нибудь килограмм кукурузы достать и нам как-то выжить. Очень тяжело жили, особенно после войны. Одно из ранних детских воспоминаний, как мы с бабушкой стоим на коленях в нашей сельской церкви, и она мне тихонько глазами указывает на фреску, где ад изображен, и шепчет: «Если слушаться не будешь, вот туда попадешь».
— Но потом, уже учась в Кишиневской консерватории, видимо, свою веру приходилось скрывать?
— В 14 лет я переехал жить в город, а там какая церковь? Наоборот, пошел комсомол. Это же были самые жуткие времена, конец 50-х — начало 60-х годов. Самый разгул не просто атеизма, а богохульства. Рушили церкви. Это делалось во всем Союзе. В России даже перестарались, потому что в Молдавии сейчас не найти разрушенных церквей, а в России сколько угодно еще не восстановленных. Поэтому я жил в то время как все жили. Я и верил в этот дурацкий коммунизм, но я не был его проповедником. Только уже где-то в 80-х годах стало меняться мое мироощущение, и особенно когда моя мама умерла, царствие ей небесное. Нашу ведь церковь, куда мы ходили с бабушкой, разрушили. И я впервые после долгих десятилетий атеизма привез в наше село священника на похороны моей мамы. Меня могли ждать большие неприятности, но я был уже депутатом Верховного Совета, и сам секретарь райкома партии пришел на похороны и стоял со мной рядом. Ко мне очень уважительно относились, поэтому, если я так поступил, значит, это хорошо. Но и то все было непросто. Когда священник отслужил панихиду дома и мы дошли до кладбища, то обнаружили — кто-то унес икону, чтоб не могли отслужить на кладбище. И все-таки после моего поступка односельчане уже перестали бояться и стали приглашать священника на службы.
— А как уход мамы повлиял на вашу духовную жизнь?
— Ее уход стал для меня не просто печальным, но и знаковым событием, потому что она умерла в день моего рождения. Я это воспринял тогда как какой-то знак свыше. И это событие меня еще больше как-то углубило в себя, а углубляясь в себя, ты начинаешь познавать себя изнутри и видишь, где там чего не хватает. Видишь какие-то свободные ниши, которые как раз, видимо, и предназначены для этого духовного начала.
— У вас были наставники на этом пути?
— Мне посчастливилось в мою депутатскую бытность общаться с митрополитом Питиримом, тоже тогда депутатом Верховного Совета. Это был действительно духовный человек. Сам его облик располагал к тому, чтобы относиться к нему с доверием. О чем бы ни шла речь, он всегда находил какие-то мудрые слова. Благодаря владыке мне удалось открыть деревянную церковь в Бессарабии, которая была закрыта Советами. Это был первый депутатский наказ от моих избирателей. Для юга деревянная церковь большая редкость. Она одна уцелела, все остальные сгорели. Дважды ее поливали бензином, чтобы поджечь. Но люди не допустили этого, встали с косами, вилами и не пустили. В подвалах церкви я обнаружил два ящика с рукописями древнейших крюковых песнопений. Когда я Питириму об этом рассказывал, он с таким интересом слушал. Он вообще большим книжником был. И владыка мне помог получить разрешение на возобновление службы в этом храме.
