Протоиерей Александр Михайлов — ветеран Великой Отечественной войны. 43 года служит в Никольском храме села Верхний Мост недалеко от Пскова. О его смелых проповедях ходили легенды ещё полвека назад, но и сегодня 86-летнего батюшку слушают с не меньшим интересом.
В партизаны по благословению
Я родился в верующей семье. Когда мне было 14 лет, началась война. Село захватили немцы, молодёжь стали угонять в Германию. Я этого очень боялся. Но тогда уже стали появляться партизаны, они набирали народ из оккупированных деревень. Парнишка я был крепкий, рослый, поэтому мне предложили идти в отряд. Попросил мать благословить меня. Мы вместе встали на колени перед иконой Казанской Божией Матери. Мама благословила и горько заплакала. Но не отговаривала. Русские люди ведь испокон веков шли не воевать, а умирать, поэтому и прощались, как навсегда.
Его уже хотели расстрелять
Воевал я в 3-й партизанской бригаде командира Александра Германа. Был вторым номером пулемётного расчёта. До сих пор помню, как мы устроили засаду на шоссейной дороге. Ждали фашистскую колонну. Снегу в ту зиму выпало много. Но пулемёт-то в сугроб не поставишь. А вокруг дороги — ни кустов, ни деревьев. Тогда я сказал своему первому номеру: «Ванюшка, ставь пулемёт мне на плечо, только так, чтоб пустые гильзы в лицо не отлетали!» Он так и сделал. Потом, расстреляв колонну, мы вместе убегали что есть мочи — силы-то были неравные.
Нередко бывали очень долгие переходы. Пройдёшь 40 километров и настолько устанешь, что уже на ходу спишь. Один раз я уснул на посту в Жаборовском лесу под Славковичами, и меня чуть за это не расстреляли. Такая была дисциплина. Долго в штабе говорили по поводу меня, но подходила Красная армия, и решили меня пощадить. Всё испытать пришлось. А теперь благодарю Бога. Думаю: Господи, всё это, наверное, нужно было — и голод, и холод, и страх. Всё нужно было перетерпеть. И сейчас ещё не конец испытаниям.
«Какой из меня священник?»
Во время войны я мало молился, только крестное знамение делал, а вот крестик всегда был при мне. Отвоевав в партизанах, ещё семь лет служил во флоте, поднимал в Германии затопленные корабли. Тогда стал всерьёз читать Евангелие, оно всегда было при мне. Маленького формата, поэтому я мог его прятать. Многие знали, что я верующий, но не подшучивали, опасались обижать, потому что я был сильный, мог две гири по 32 килограмма поднять.
После демобилизации я работал на льнозаводе. Со мной трудился верующий парень. Он предложил вместе поступать в семинарию. Я отвечаю: «Какой из меня священник?» — «Да там такие же люди учатся». В итоге его забрали в армию, а я поступил в Ленинградскую духовную семинарию. Когда впервые в неё зашёл и увидел иконы, чистые помещения, а мимо ходят люди, словно в тапочках, тихонько, — это меня потрясло. Очень захотел здесь учиться.
На первом курсе мне пришлось тяжело, давали много учебного материала. Однажды сделал ошибку и получил двойку. На следующий день меня вызвали к доске, и я должен был перед всеми студентами исправить свои ошибки. Я часто плакал. Спасала Ксения Блаженная. В свободное время сразу ехал ей поклониться в часовню на улице Амбарной. Легче становилось. Меня, семинариста, прихожане заприметили и немного подкармливали — кто яблоко даст, кто булку.
27 заявлений и запрет на служение
Я всегда был отчаянный: и когда из пулемёта строчил, и снаряды взрывались — шёл вперёд. А уж в мирное время тем более. Будучи молодым священником, говорил с амвона о том, что марксизм-ленинизм и вера в Бога несовместимы. Прихожане просили: не надо, батюшка, вас заберут. Потом посоветовали мне запастись документом, что я был в партизанах. Мать мне его прислала. Как-то из областного комитета по делам религии для меня передали бумагу, запрещающую мне произносить проповеди, но я её сжег в печке. Ко мне приезжал сотрудник КГБ и спрашивал: «Почему на вас 27 заявлений написали?» Я отвечаю: «Не знаю. Наверное, хотят, чтоб я поклонялся не Христу, а Ленину. А Ленину я никогда поклоняться не буду». Псковский уполномоченный по делам религии говорил про меня на совещании: «Фанатик. Его не трогайте».
На какое-то время меня лишали права служения. Спасал тогда епископ Иоанн (Разумов), который три десятка лет возглавлял Псковскую епархию. Я его необыкновенно люблю и всегда поминаю.
Буйный Лёха
Бывало, молодёжь — комсомольцы — бросали камушки в мои окна. Или встанут возле дома и всякие безобразные частушки поют.
А один мужик вернулся в наше село из заключения и всё хвалился, что ему человека убить — что муху раздавить. И в мой адрес за глаза грозил. Как-то идёт он с работы, встал у моего дома, кричит, руками машет, а люди его держат. Тогда тем и кончилось. Но через несколько дней вижу в окно: опять идёт, а вокруг ни души. Положил я в карман кухонный нож, вышел, подхожу к нему: «Лёха, чего кричишь? Чего тебе от меня надо? Убить? Может, у тебя ножа нет? На, возьми». Протянул ему. Он посмотрел, отвернулся и пошагал прочь. И после этого больше не буянил.
Тёткина мудрость
При Хрущёве были большие гонения на Церковь. Некоторые священники публично отрекались от Бога, об этом писали все газеты. Много клеветы, смеха, позора лилось тогда на мою голову. Я открывал душу своей тётке, очень её любил. Она 10 лет отсидела в тюрьме при Сталине, осталась жива и после войны вернулась домой. Она мне всегда говорила: тому, кто тебя обижает, ты должен сказать: спаси тебя Господь. А когда Господь будет их спасать, им так же будет тяжело, как тебе сейчас. Никогда спасение не бывает лёгким. Вот так она меня учила. И эту мысль я пытаюсь сегодня донести до людей.
