Известный миссионер, публицист, богослов – протоиерей Олег Стеняев рассказывает о своём пути к служению в Церкви.
Как мы отделились от государства
Семья у нас была православной, во главе с бабушкой Журавлёвой Матреной Федоровной, которая работала в храме. Она вырастила 11 детей, мать-героиня. Дедушка – фронтовик, после войны работал где угодно, только не на государство. Был строителем, печником, столярничал. Не получал ни официальной зарплаты, ни пенсии. Мои родители, все мои дяди и тети венчались, крестили своих детей, ни комсомольцев, ни коммунистов в семье не было. Самым ругательным словом у бабушки было «коммунист». Мы как бы отделились от государства, жили в Орехово-Зуево, в большом частном доме на берегу Клязьмы, неподалеку от действующего храма Рождества Богородицы. Без телевизора, с Библией. Очень хорошее было детство.
Вокруг были атеисты. В детсаду один мальчик закричал: «У Олега крестик!» Прибежали две здоровые тетки и стали его с меня снимать. Я зажал его, плакал, они разжали руку, выхватили… Бабушка потом просила вернуть крестик. Воспитательница сказала: «Мы его выбросили». Было очень обидно.
В школе знали, что я верующий. Однажды педагоги собрали комиссию и явились в наш дом. На моем столе лежала огромная Библия. «Что читает ваш ребенок?!» Бабушка схватила веник и прогнала их. Тогда, в 70-е годы верующие уже могли вести себя достаточно смело.
Ко мне, конечно, приставали: давай в пионеры, давай в комсомол… Я отказывался. При этом я не был затюканным, наоборот – в гуще событий, весь класс болел за меня. Конфликт был у взрослых по отношению ко мне, а дети меня понимали, им забавно было наблюдать. Особенно когда у нас появлялись практиканты. Им давали задание со мной работать и они начинали меня агитировать, а те, кто меня знал, говорили: теряете время…
Наш учитель литературы Станислав Андреевич, инвалид войны, на одной ноге, увидел, что меня практикантка хочет меня от Бога отвлечь, осерчал, замахнулся на нее костылем и закричал: «Оставь в покое ребенка! У меня нормальный ученик! А ты сделаешь его безбожником – что из него будет?» Та возмутилась: «Вы же коммунист!» А он отвечает: «Я еще к тому же и человек, читающий русскую классику».
После школы я работал токарем-расточником. В армии служил в войсках МВД. Хотел стать милиционером, как мой дядя, но бабушка сказала: «Хватит с нас одного милиционера. Иди в церковь, поступай в семинарию, учись». И я стал чтецом, а вскоре – семинаристом.
Как обратил в православие семью баптистов
В Троице-Сергиевой лавре, где семинария, я познакомился с одним парнем-баптистом. Он интересовался, какие фонды есть в нашей библиотеке, можно ли взять что-то почитать. С баптистами приходилось встречаться и до этого. Один раз в армии иду без комсомольского значка, а навстречу незнакомый новобранец и тоже без значка. Он, как увидел, обрадовался: «Вы не комсомолец?» — «Нет». – «Баптист?» — «Православный». Пожали руки и разошлись. А здесь, в лавре, разговорились, и мой знакомый стал регулярно приезжать. Его родители (баптисты во втором поколении) узнали, что их сын общается с семинаристом, захотели со мной познакомиться. В выходной день я приехал к ним в Москву. Говорили о вере, о Библии. И к моему удивлению (они были уже немолодые люди) я увидел, что они внимательно слушают и проявляют большой интерес к православию. В итоге и они, и их сын стали православными. Более того: сын стал священником и сейчас служит в одном из московских храмов.
Мне в юности казались, что сектанты – начетчики, назубок знают Писание. Но, беседуя с ними, убедился, что это не совсем так. И тогда я стал читать книги о сектах. Осилил объемистый трактат «Камень веры» митрополита Стефана Яворского. И еще до того, как стал диаконом, нескольким людям помог придти к православию. Ничего удивительного в этом нет. К семинаристам у приезжих часто повышенный интерес. Чему у вас там учат? Какие предметы? Что за жизнь в Лавре? Я ездил домой в семинарском кителе, в электричке люди всегда заговаривали… Так что многие семинаристы оказываются миссионерами.
Как невесту увели
После учебы в семинарии обычно стоит выбор: либо жениться и стать батюшкой, либо принять монашество. Передо мной выбора не было – у меня была невеста с Западной Украины, из Червонограда, был уверен, что женюсь на ней. Но началась перестройка, Горбачев встретился с Папой Римским, и в СССР легализовали Украинскую Греко-католическую Церковь (обряд там православный, а вера – католическая). В итоге три епархии – Ивано-Франковская, Львовская и Гомельская – ушли из Московского патриархата. Мы тогда потеряли несколько тысяч храмов и миллионы прихожан.
Для меня это был шок. Я часто ездил в Червоноград. И после отделения униатов стал спрашивать: «Как это вы были православными и вдруг в один момент все стали католиками?» Отец Михаил Нискогус, местный священник, мне объяснил: «Мы никогда и не были православными». Я говорю: «Ну как же, ведь поминали московского Патриарха за службой…» — «Это мы для сельсовета кричали про вашего Патриарха, а в алтаре, на проскомидии всегда поминали Папу Римского».
Родители невесты мне тогда сказали: «Против тебя ничего не имеем, но если хочешь жениться на нашей дочери — переходи в нашу веру». Я говорю: «Да вы что? Не могу я стать католиком». И невеста не могла изменить веру, пойти против воли семьи: там, в Западной Украине, люди очень привязаны к своему священнику, к общине, к родителям, — всё очень серьезно.
Вскоре моя возлюбленная ушла в католический монастырь, стала монахиней, а я — целибатным священником. Вспоминаю её с добрым чувством, это светлый момент в моей жизни. Даже переписку наладили одно время…..… Но в их ордене такой порядок: все письма, приходящие монахиням, читают перед всеми. А мы завязали дискуссию о вере, и их игуменья запретила нам переписываться.
Возможно, после этого у меня возник особый задор в полемике с инославными. Ведь, можно сказать, невесту увели.
Как сектанты хотели отомстить
В 1993 году мы создали Центр реабилитации жертв нетрадиционных религий. К нам приходили сотни людей, пострадавших от сектантов. Однажды сектанты мне пытались угрожать. Тогда в Москве шел судебный процесс, решался вопрос о закрытии в России «Аум сенрикё». А у нас как раз проходили реабилитацию бывшие аумовцы. Мы их консультировали и направляли в суд как свидетелей.
Надо сказать, что в те времена секта Асахары была в Москве весьма популярна: имела недвижимость, собирала целые стадионы. Сам Асахара приезжал сюда, чтобы агитировать новых сторонников. Я тогда предложил ему открытый диспут, он отказался и назначил своего представителя. Словесный поединок длился два часа. После первого же диспута 25 человек ушли из секты и пришли в наш центр. Впоследствии они стали православными.
И судебный процесс мы выиграли: секта была запрещена. На меня, видимо, сильно разозлились. Иду как-то из своего храма на Большой Ордынке, и вдруг вплотную ко мне подъезжает «Вольво». Открывается дверца, – и двое крепких мужчин с характерной восточной внешностью начинают силком втягивать меня в салон. А я с моими габаритами не поддаюсь, застрял. Тут мимо проходил наряд милиции. Мне даже не пришлось звать на помощь – японцы увидели, сами вытолкнули меня наружу и уехали.
На следующий день я поехал в центр аумовцев. У них был огромный офис на Звездном бульваре. Говорю: «Вчера меня ваши ребята хотели в гости пригласить. Так я сам приехал. Может, какие вопросы есть?» Мне отвечают: «Это не мы. Это – Сакагая!» — «Какая Сакагая?» — «Это секта. Они портят нам всё! Они хотели вас похитить, может быть, убить – и всё свалить на нас!» Я говорю: «Представьте ситуацию: в центре Токио русские старообрядцы ведут разборки с православными и, чтобы скомпрометировать православных, берут в заложники монаха-синтоиста. Как к этому отнесётся японская общественность?» — «Очень плохо», — отвечают мне японцы.
Тем дело и кончилось. Как я понял, они ждали, что после случившегося у метро к ним придет или милиция, или я. И заранее заготовили ответ про «сакагаю».
Как нашел общий язык с сатанистом
К нам в центр для пострадавших от сект приходят самые разные люди. Одна учительница привела девочку-вампира. С виду типа «эмо» — черные ногти, черная помада на губах. Разговорились. Выяснилось, что она пьет кровь и ее кровь пьют. Показала надрезы на руке. Рассказала, как попала к сатанистам: «Подошли ребята и говорят: ты чего, святая, что крестик носишь? Мы знаем, с кем ты спала и дорога тебе одна — в ад. А знаешь, что и там можно неплохо устроиться? Кочегаром будешь, или других пытать. Надо только на этом свете служить дьяволу». Такая вот «аргументация».
Я ей объясняю: пойми, дьявол – это источник зла. Он больше всего ненавидит тех, кто ему служит. Кто ближе к нему – тот больше объемлется ненавистью дьявола. Кто дальше от него, тот меньше. Святых, причастников – дьявол боится. Святые отцы говорили: как человек причастится – бесы от него врассыпную…
Однажды пришли родители, плачут: наш сын в секте, с сатанистами, в храм идти не хочет… Попросили приехать к ним домой. Приехал, а парень в своей комнате заперся. Папа с мамой ему: «Выходи, тут батюшка, хочет поговорить». А он: «Я с ним поговорю! Только на ножах!» Я мирно ему отвечаю: «Ну, давай на ножах, если желаешь. У меня шашка есть казачья. Могу привезти, будем с тобой фехтовать». – «Давай! – кричит. – Я тебе голову отрублю!» — «А какой у тебя нож?» — интересуюсь. – «Какая разница? На тебя хватит!» — «У меня вот есть нож из Кизляра. Очень хороший. Ты видел такие?» — «А у тебя он с собой? Ты зарезать меня пришел?» — «Да не с собой, дома. Отличный нож. Купил, когда из Чечни ехал. Там в Кизляре лучшие клинки…» Так на почве интереса к холодному оружию разговорились. Он открыл дверь, побеседовали, сели пить чай… Позже этот парень стал нормальным верующим.
Главное для миссионера – найти с человеком общий язык. Тему, нейтральную, которая позволит выстроить нормальные отношения, а потом уже можно говорить о самом главном.
Встреча с двойником
В 1999 году я ездил в миссионерскую поездку в Индию. Посещал там российские культурные центры, встречался с русской диаспорой, крестил детей, выступал с лекциями.
Индийцы – очень открыты, искренни. Когда говоришь им о радостном – «Христос воскрес!» — хлопают в ладоши и кричат «Джай!» А когда говоришь о Его страданиях, плачут. По характеру очень спокойные. Словно пребывают в каком-то мистическом состоянии, нам даже трудно понять. Один мой знакомый, который много лет там живет, увидел однажды, как пассажирский автобус, полный местных жителей, сорвался и падает в ущелье с огромной высоты. «Никто не кричал. Руки сложили и с любопытством смотрели в окна. Полная тишина». У них иное состояние духа.
В Дели зашел в центр для детей. Спел им песню – рождественскую колядку. Мне сказали: у нас дети разных каст, есть и неприкасаемые. «А есть хуже неприкасаемых?» — «Да, есть – уборщики улиц. А один ребенок даже хуже уборщика». – «Почему?» — «А он при этом еще и христианин. Его другие дети стараются не касаться». – «А можно мне его увидеть?» Привели мальчика. Я обнял его и сказал: «Брат, мы с тобой одной веры». Ему перевели, и он улыбнулся, обрадовался. Подарил ему четки.
Был и в бедных кварталах. И однажды встретил там человека, как две капли воды похожего на меня. Мне показали на него: «Смотри, это – ты!» Гляжу: через дорогу сидит высокий толстый мужик, в набедренной повязке, и ему тоже на меня индусы пальцем показывают. Подошел к нему ближе – и мы так и застыли, глядя друг на друга, словно в зеркало. Бородка как у меня, выражение лица такое же… Потом он махнул рукой и отошел. Я тогда подумал: ведь я мог родиться здесь и быть на его месте, индуистом… Но, слава Богу, родился в России, в православной семье.
«Это круче бронежилета»
В конце 90-х годов я не раз ездил в Чечню. Шла война. Мы отвозили гуманитарную помощь, встречались с солдатами, я служил, выступал с лекциями.
Сначала приезжали на военный аэродром в Чкаловск, оттуда военным бортом до Дагестана, там пересадка на боевой вертолетом и ночью — в Чечню. Гасится весь свет, чтоб вертолет не было видно, полная тишина, никаких разговоров, — могут сбить. Летели в совершенной темноте. Были там под Гудермесом, а потом ездили по Чечне, в том числе сотни километров на БТР.
Перед лекцией меня иногда предупреждали: «У нас тут солдаты – наполовину мусульмане». Я это учитывал. Однажды после проповеди я стал раздавать крестики. Смотрю: ребята-мусульмане тоже тянут руки. «А вам зачем?» Один парнишка отвечает: «Так мы ж Россию защищаем». — «Но ты ж мусульманин». – «Да, но мы за Россию». Я дал ему крестик и посоветовал зашить его в погон: «Если попадешь в плен, и его найдут – совсем плохо будет».
Привозили солдатам шерстяные носки, а в каждый носок клали письма от детей из гимназии «Радонеж»: «Я Катя мне 8 лет», или «Я Миша мне 12 лет, пишу тебе, солдат, я не знаю тебя, но буду за тебя молиться…» И когда бывалые солдаты при мне вынимали и читали эти письма, у них слезы текли по щекам. А один сказал: «Это письмо меня будет хранить. Это круче бронежилета».
Однажды объявил солдатам, когда будет Крещение: завтра в такое-то время. Утром смотрю: идут ко мне по двое, парами. Удивился. А мне объясняют: «Так крестный же должен быть!» То есть каждый некрещеный выбрал себе крестного отца из крещеных солдат. А я как-то не догадался предложить вот так породниться, скрепить армейское братство. На прощание сказал ребятам: «Вернетесь на гражданку, и некоторые из вас разбегутся по всяким сектам». А они: «Нет, если к нам сектанты подойдут, мы скажем: мы вас в Чечне не видели, а вот православный батюшка приезжал».
Проверка на дороге
Под новый, 2000-й год нас около леса остановили боевики. Мы ехали на микроавтобусе, шел дождь, и вдруг на дороге показались вооруженные люди в камуфляже. Все бородатые, с зелеными повязками… «Куда едете? Кто такие?» А я там уже был не первый день и до этого раздавал вещи и продукты в Грозном, на площади Минутка. Местные жители подходили и брали (Патриарх благословлял помогать всем, без различия на «наших и не наших»). Один из чеченцев узнал меня и сказал: «Он не продает, он вправду раздает крупу, сгущенку, одежду детям». Услышав это, старший разрешил нам двигаться дальше. Водитель нажал на газ – ни с места. Мотор заглох.
Подошел боевик: «Чего не едете?» — «Что-то с мотором». – «Сейчас наш механик посмотрит». Выходит из леса чернокожий человек, настоящий негр с пулеметом. Пулемет положил на землю и начал с нашим водителем в моторе копаться. А следом вышла целая толпа чеченцев – все с оружием, говорят между собой, на нас показывают. Думаю: дело плохо. А тогда в плену сидели трое наших священников. Что стоит и нас в холодную яму посадить? У меня с собой было немного спирта. Решил заранее глотнуть, чтоб согреться. После этого вылез из машины, подошел к толпе и спрашиваю: «А почему наших священников в плену держат?» Мне чеченец отвечает: «Это не священники, а парашютисты». – «Как?» — «Да я их видел, такие подтянутые, спортивные – это ФСБ-шники. А тебя здесь никто не тронет». Я удивился: «А как вы решаете, кто парашютист, а кто нет?» — «Ну, это сразу видно! Вот ты — настоящий русский поп: толстый, пьяный, наглый и ничего не боишься! Если кто тебя тронет – его Аллах накажет!» Я вернулся, сел в машину, они ее подтолкнули, и мы поехали дальше.
…Война – это место, где люди начинают ценить друг друга. В обычной жизни если вы с утра поздоровались с человеком, то больше уже не здороваетесь. А на войне, сколько бы раз люди в течение дня ни встречались, они всякий раз здороваются. В обычной жизни вы пошли за хлебом, вернулись, и ничего не произошло. А на войне, если ты добежал до булочной, нашел там хлеб и вернулся назад, – это событие. Там всё событие. Такой подъем… Там не бывает атеистов. Все становятся верующими, когда смерть рядом.
Как принёс плод покаяния
В 1990 году, незадолго до распада Союза я перешел в РПЦЗ. Поводом стал номер газеты «Правда», где была статья с заголовком: «Патриарх молится за единство в рядах КПСС». Тогда образовали Компартию РСФСР, и она стала в оппозицию к «всесоюзной». Сейчас я сильно сомневаюсь, что Патриарх молился о КПСС, но тогда был молод, поверил этой статье и возмутился: как можно молиться о благе коммунистов? Наоборот, надо молиться, чтоб их партия полностью развалилась! В общем, ушел к «зарубежникам» и стал там священником.
А когда советский режим рухнул, решил вернуться назад. В тот момент служил в Москве, в Марфо-Мариинской обители, там была община РПЦЗ. Обратился с прошением в Московскую Патриархию. Написал, что приношу покаяние, что меня обуяла гордость, по молодости… Владыка Арсений сказал мне: «Стеняев, ты всё делаешь очень громко. Если ты громко умеешь нарушать церковную дисциплину, то надо уметь и каяться. Нужен достойный плод покаяния». Я предложил: «Давайте вернем Патриархии Марфо-Мариинскую обитель!». – «Если ты это сделаешь, будет здорово».
Я провел собрание с духовенством и прихожанами обители. Напомнил завещание основателя Зарубежной церкви митрополита Антония (Храповицкого): когда коммунистический режим рухнет, и Церковь в России обретет свободу, нам надо возвратиться в единую Церковь. Священники РПЦЗ, которые со мной служили, выразили желание вернуться в Московскую Патриархию. И все прихожане это поддержали. Я рассказал владыке Арсению, показал ключи от обители – вот, можно поехать, посмотреть. Он радостно воскликнул: «Правда? Ну, Стеняев, ты умеешь и плод покаяния приносить».
