На днях в Херсон отправилась большая машина с надписью: «Иркутск — жителям Донбасса. Фонд «Спаси и сохрани». Это уже второй такой рейс на запад: первый состоялся в конце мая в Горловку. Тогда собирали самое необходимое — продукты и индивидуальные средства гигиены, например. В августовской фуре они тоже есть, но теперь изрядную долю в общем грузе составляет то, что нужно ребятишкам для учёбы в школе.
Накануне об этом нам рассказал протоиерей Евгений Старцев — настоятель Харлампиевского храма в Иркутске, прихожане которого стали инициаторами акции.
«Офицерский ремень поверх рясы»
— Отец Евгений, как появилась такая идея?
— С самого начала было понятно, что мы будем участвовать во всём этом в свою меру. В 2014 году мы уже отправляли такую посылочку. Ну, поменьше немного. И тут прихожане тоже стали меня беспокоить: «Когда мы подключимся?» Позвонили в Синодальный отдел по благотворительности, нам предложили адреса, дали контактные телефоны. Всем миром собирали и в конце концов собрали. Привезли, нас встретили, всё быстро разгрузили. Накормили, напоили и домой проводили.
— Как вы были одеты: в гражданском или как вот сейчас передо мной сидите — в рясе с офицерским ремнём?
— Да, вот так.
— А сотрудники автоинспекции останавливали машину?
— Когда машина ехала по России, да, останавливали. Но когда видели, что это за груз, с большим уважением к этому всегда относились. И документы не досматривали, и не спрашивали: «Что везёте?» — «Езжайте, доброго пути!» Машины-то все в колонне были одинаковые, а на нашей написано: «Иркутск — жителям Донбасса. От Харлампиевско
го храма. Фонд «Спаси и сохрани»… В Горловке люди махали руками, сигналили.
Сибирскомонгольский поход на Запад
— А как монголы в этом деле оказались?
— Отец Антоний, настоятель Троицкого храма в Улан-Баторе, — мы с ним общаемся — говорит: «Я видел, ты собираешься пое хать, так мы тоже хотим». Ну если хотите, присоединяйтесь. Приложим ваш груз к нашему и отправим всё вместе. Для их груза наша машина вроде как попутка.
— Так это не монголы, поди, а русские улан-баторские.
— Нет, монголы. Просто вокруг храма это всё организовалось, а вообще участвовали монголы, причём не христиане.
— Вы участвовали в чеченской войне. Есть какие-то переклички?
— Словно с чужими людьми воевали там. А когда теперь, спустя годы, мы увидели, что эти парни, которых коснулась война в девяностые-«нулевые» годы непосредственно, оказались с нами в одном строю, конечно, для меня это очень большое утешение. У меня много друзей чеченцев. Даже Герои России есть. Я считаю, это какой-то новый облик России. Новый об
лик. Если смотреть историю, мы не имели таких консолидированных чеченских формирований в нашем строю ни в одной вой не. Это говорит об их менталитете, их настрое.
— И вере?
— Да, потому что они, безусловно, религиозные люди, и это их по большому счёту мотивирует. Потому что для нерелигиозного человека война — это самое страшное, что только может быть в его жизни. И смертью всё у них заканчивается. А для верующего человека не заканчивается, а, наоборот, начинается. Поэтому чеченцы в основном верующие люди — они, конечно, ближе к нам. И наши проблемы им тоже понятны. Я вижу в этом такое совпадение — почему мы в одном строю оказались. Нельзя одним лишь приказом заставить десятки тысяч парней рисковать своей жизнью. Должен быть какой-то внутренний мотив, правда? И он лежит только в религиозной плоскости. Никакими деньгами, никакими посулами, никаким общим корпоративным интересом идти на смерть не заставишь. Это же на самом деле феномен. Он показывает удивительное устройство России как таковой, её необыкновенную остойчивость — есть такое слово применительно к кораблям у моряков.
Брат мой бурят
— Вы немало лет служили в Бурятской и Верхнеудинской епархии. Стало ли для вас неожиданностью то, как буряты проявили себя в Донбассе?
— Так бурят — он же брат мне. Смотрели кино «Брат ты мне»? Посмотрите. Документальное большое исследование — часовое кино. В Интернете без труда его можно найти, набрав в поиске название фильма. Там же есть запись нашего богослужения на бурятском языке.
Это брат, который никогда мне не изменял, между прочим. А мы живём здесь вместе 400 лет… И когда этот брат в Чечне, например, был с тобой на блокпосту, ты точно знал, что тебя никто не предаст. Больше того, у тебя будет самый устойчивый канал связи с твоими, потому что можно в открытом эфире на бурятском языке говорить. Это была практика войны нашей. Для кого-то диво, а мы с этим живём и жили всегда. Я там 44 года прожил. Мы прошли вместе такой огромный путь — у кого ещё такое есть? У американцев нет, в Европе нет, чтобы так жили народы. Если есть опыт такой, так он противоречивый. Возьмите Испанию, Ирландию, Францию. Противоречия там не врачёваны, и до сих пор они там… То каталонцы куда-то отделяются, то ирландцы.
А у нас же всё по-другому. Это заслуживает внимания, исследования приличного. Мы вот себя плохо знаем, и всё из чужих рук едим, и с чужих слов стараемся себя понять. Надо самим себя понять. Самим себя осмысливать и стараться эти вещи зашить — в себе, в детях. Чтобы они не своим горьким опытом добивались этих понятий, не через кровь, а через обычную жизнь.
Но я так рад… Еду по Улан-Удэ… И там везде рекламные щиты — Герой России, какой-то парень-десантник. Они повесили их штук двадцать, весь город украшен ими. Вот это я понимаю. Это правильно.
