— Свежий номер журнала «Русский пионер» целиком посвящён вере. Как появилась такая идея?
— Предыдущий выпуск «Русского пионера» был посвящён Андрею Тарковскому. Когда мы его готовили, стало заметно, что люди, которых я просил рассказать о Тарковском, вдруг начинали говорить и о вере. Очевидно, что как-то их к этому Тарковский подтолкнул — либо знакомство с ним, либо его фильмы. И тут я понял, что хотел бы сделать темой следующего номера именно веру, потому что увидел: многие наши авторы готовы искренне и публично высказаться на эту тему.
Так и вышло. В этом номере очень много колонок. Какие-то из них написали известные священнослужители: митрополит Волоколамский Иларион, протоиереи Алексий Уминский, Всеволод Чаплин, многие другие. Конечно, они в теме и всё это очень интересно. Но вот сугубо наш контингент — знаменитые в разных сферах люди, которые не раз выступали у нас в журнале по разным поводам. Я с ними близко знаком, много общался, а тут поймал себя на ощущении, что мне необыкновенно интересно узнать, что же они думают об этом. Тем более что иногда это оказывалось совершенно неожиданным. И понял, что для них это очень важно.
Вера Полозкова, например, очень долго и непросто писала свою колонку, но она ни разу не сказала: давай всё бросим, а я напишу что-нибудь в другой номер, наоборот, просила: дай мне ещё день, ночь. Она очень хотела высказаться. Значит, есть такая потребность. И то, что журналу удалось её уловить, я считаю нашей победой.
— Что же оказалось неожиданным?
— Я уже привык к тому, что читаю колонки Ивана Охлобыстина просто с наслаждением, но тут он неожиданно даже для меня сказал нечто такое, чего до этого не говорил не только публично, но, я не исключаю, и самому себе. Очень откровенно о том, как же это трудно и непосильно — верить по-настоящему. Эту колонку я читал раза четыре. Иногда находил там кокетство, а потом понимал, что нет, всё честно.
И колонка Андрея Макаревича произвела на меня сильное впечатление, потому что он как раз был не склонен исповедоваться, хотел придержать свои мысли при себе. И я сказал ему: ты напиши какую-нибудь историю, которая, на твой взгляд, говорит об отношении к вере. Он потом сказал спасибо, потому что рассказал историю, из которой, как мне кажется, понятно гораздо больше, чем если бы он напрямую о вере стал рассказывать.
Хотел второй раз креститься
— А у тебя самого изменилось что-то по отношению к вере за последние годы?
— Изменилось очень многое. Если раньше я чувствовал себя на пути к Богу — а ведь путь этот может затянуться на всю жизнь и не каждый его проходит, — то сейчас, пожалуй, могу сказать, что да, я этот путь прошёл. Конечно, хотелось бы бывать в храме чаще, но теперь для меня очевидна необходимость Церкви, а ведь многие интеллектуальные люди говорят: у меня Бог в душе, мне Церковь не нужна. А ведь на самом деле — нужна.
— Ты с детства крещён?
— В посёлке Семибратово, где я родился и провёл первые и лучшие 16 лет своей жизни, при советской власти не было храма. Он был неподалёку, в селе Никольском, в четырёх километрах. Там крестилась моя мама. А что меня крестили, я долгое время не знал. Мама — человек прямой, но тут ей удавалось уходить от ответа. Потом я спрашивал: послушай, почему ты от меня это скрывала столько лет? Она говорит: потому что мы жили в другой стране и я боялась тебе навредить. Из тех же соображений мой отец долгое время не рассказывал мне, что его отца раскулачили и расстреляли.
Но вот всё изменилось. Сейчас в Семибратове самое красивое сооружение — это храм. А мне захотелось покреститься уже сознательно. Я поговорил об этом со священником. И он сказал, что креститься можно, если человек не уверен, что был крещён в детстве. Если, например, рассказов мамы мне недостаточно для ощущения того, что я действительно крещён. Но потом я подумал, что рассказов мамы достаточно: она никогда в жизни меня не обманывала, да и не могла она меня тогда не окрестить, я же поздний ребёнок. Она меня родила в 42 года, после того как нелепо погиб мой старший брат, которому было семь лет. И если бы не эта трагедия, я бы, наверное, не появился на свет. А мама как человек верующий, конечно, хотела защитить меня крещением.
Грешат и каются
— Тебе много приходится общаться с людьми во власти. Там отношение к вере меняется?
— Всё так же, как и прежде: грешат и каются. Хотя там тоже люди разные. Вот про одного человека я могу сказать, что считаю его своим близким товарищем, поэтому принципиально о нём никогда ничего не пишу. Так вот за последние лет 15, что мы с ним знакомы, он, мне кажется, тоже прошёл очень большой путь в этом направлении. Например, во многом благодаря ему было принято решение о сносе в Кремле 14-го корпуса и строительстве храмов, хотя идея, конечно, принадлежит Путину, без Путина это никогда бы никто не сделал. Но я понимаю, какой вклад внёс этот мой товарищ. И сам он мне говорил: знаешь, столько всего было за эти годы, а главным я считаю вот это решение.
— Во время постоянных поездок с президентом не появляется ли в последнее время больше возможностей для молитвы в храме?
— Нет, не появляется. Больше скажу. Я вижу, что сам Путин использует каждую возможность, чтобы зайти где-то в храм. Но в подавляющем большинстве случаев это делается без журналистов. И что там происходит, как происходит — это его личное дело. Именно поэтому у меня, например, такие командировки спрессованы, как правило, в бесконечную цепь событий, переездов и ожиданий где-нибудь точно не в храме, а скорее в какой-то областной администрации. А в храм не получается. Именно потому, что туда он ходит один и никого с собой не берёт. Впрочем, иногда бывают случаи. Вот последний раз мы были в Севастополе, там открыли после ремонта храм, и Путин там очень надолго задержался. Тут и у меня появилась возможность побыть в храме. Но это исключение. Чаще всего он идёт в храм один.
— Речь идёт о поездках по стране?
— В первую очередь да. Но вот когда после первых двух сроков Путина у меня спрашивали, какое главное, по-моему, дело он за это время сделал, я говорил: первое — это объединение Церквей, Московской и Зарубежной. Тогда мало кто понимал, что и для него это было главным. А ведь проблема казалась совершенно неподъёмной. Я помню первую встречу Путина с митрополитом Лавром в Нью-Йорке и всё, что за ней последовало. И я был уверен, что это главное его достижение, ну и ещё прекращение войны в Чечне. Но для истории останется прежде всего объединение Церквей.
А если бы меня сейчас спросили, я бы ответил немного по-другому. Добавил бы Крым, Олимпиаду. Но и в этом списке осталось бы объединение Церквей.
