За свои 47 лет этот художник успел очень много. Его работы — в московском храме Христа Спасителя, в российских церквях и в Иерусалиме, в крупнейших галереях мира и в частных собраниях глав государств. Четыре из них с недавнего времени украшают Русский Свято-Пантелеимонов монастырь на Афоне. С этого и началась беседа с народным художником России Василием Нестеренко.
«У него своя литургия»
— Когда вы впервые попали на Афон?
— В 1996 году, когда туда ещё мало ездили. Успел застать русский монастырь до реставрации и тех немногих монахов, которые оставались с советских времен, когда обитель была брошена на произвол судьбы. Помогала Зарубежная Церковь, но этой помощи не хватало. И вот приехал первый архиерей, зам ним — первые монахи из нашей страны, потом Патриарх Алексий II. Ещё будучи митрополитом, Патриарх Кирилл неоднократно посещал Афон. А полтора года назад состоялся его первосвятительский визит. Я был с ним, присутствовал на торжественных службах, видел, как встречают нашего Патриарха. Афон — это сад Божией Матери. Радовались все обитатели этого сада, и я вместе со всеми.
— Что особенного на Святой горе?
— Даже звёзды там не такие, как в других местах Средиземноморья. Невооружённым глазом можно рассмотреть те, которые у нас даже в телескоп не видны. Ночью от них без луны светло как днём. Там и время измеряется иначе — по-древневизантийски. Новый день начинается, когда солнце садится в море. Разница с общеевропейским временем может быть и пять, и шесть часов. Пребываешь словно в другом измерении. Старец Силуан Афонский, например, даже не заметил Первой мировой войны.
— Вы рисовали на Афоне или молились?
— В первый приезд застал владыку Евлогия, ныне архиепископа Владимирского и Суздальского. Пока шла служба, я рисовал. На выходе монахи остановили: «Покажи, что сделал». Я развернул эскизы. Владыка Евлогий взглянул и улыбнулся: «У него своя литургия». И позвал трапезничать. Отчасти в шутку было сказано, но несомненна доля истины: в моём случае паломник и художник неразделимы. Работать всегда надо с молитвой. Где бы ни был. А там, где земной удел Богородицы, без молитвы просто невозможно. Тогда элементы духовного высшего мира можно прозревать и на земле, и лучше всего — на Афоне, в Иерусалиме и в России.
Новый год при плюс 18
— Ваше самое яркое впечатление от Иерусалима?
— По приглашению Иерусалимской Патриархии довелось создавать убранство тронного зала Иерусалимского патриарха к празднованию 2000-летия Рождества Христова, и 4 января 2000 года под моей росписью встретились президенты и патриархи православных стран. Тогда на Святой земле временно воцарился мир, и я вместе с коллегами — художниками и орнаменталистами присутствовал на всех торжественных службах в храме Гроба Господня в Иерусалиме и в храме Яслей Господних в Вифлееме. Запомнилось, как палестинский лидер Ясир Арафат вместе с православными паломниками с большим пиететом внимал шестичасовой службе по случаю Рождества Спасителя. Запомнился Новый год на террасе одного из зданий Иерусалимской патриархии. Огромный купол Храма Гроба Господня, огни священного города, «свеча» русского храма Вознесения на Елеонской, или Масличной, горе и разлитый в воздухе (+18 градусов) аромат цветущих роз. Заканчивается пост, впереди Рождество… Когда трудно, живу этими воспоминаниями.
«Они и хотели бы вернуться, но не могут»
— Как вам удалось в 1999 году в очень короткий срок воссоздать в храме Христа Спасителя столь объёмные четыре росписи: «Воскресение Христово», «Святой Апостол и Евангелист Матфей», «Крещение Господне» и «Вход Господень во Иерусалим»?
— Главная трудность была не в размерах и не в минимальных сроках, хотя это составляло вполне реальную проблему, ведь я работал без помощников. Точно так же, один, делал богородичные иконы, плащаницу и картины на Евангельские сюжеты для патриаршей трапезной храма. Необходимо было отойти от собственной манеры, перевоплотиться в тех мастеров, росписи которых воссоздавал. В моём случае — в Генриха Семирадского и Евграфа Сорокина. И сделать это без сохранившихся эскизов, по размытым копиям со старых чёрно-белых почтовых открыток. При отсутствии традиций духовной живописи, утерянных в советское время. Можно сказать, по наитию…
Иногда спрашивают про чудеса. Так вот то, как сделали храм вчерашние невоцерковленные люди и как это вышло за восемь с половиной месяцев, когда наши предки работали 10 лет, — это и есть чудо. А мы к нему прикоснулись. Прихожу в собор на большие службы со всей семьёй, смотрю на росписи и порой не верю, что смог сделать это.
— А вы когда впервые попали в церковь?
— Я был крещён в младенчестве и храм посещал с детства. Но редко и чтобы никто не видел, как было у нас заведено. Воцерковление пережил в начале 1990-х годов. Стал поститься, причащаться, паломничать. В Псково-Печерской обители монашеская жизнь стала для меня открытием. С тех пор я часто бываю в монастырях, общаюсь с монахами. Пишу на религиозные сюжеты, расписываю храмы, создаю иконы. Есть и то, что можно отнести к духовной живописи. А есть пейзаж, портрет, историческая тема. Но в каждой работе я стараюсь прославлять человека и природу как творение Бога. Это мой взгляд на искусство. И я не одинок, но вынужден с сожалением заметить, что нашего полку не прибывает. Мир движется в другом направлении. Искусство становится всё более антихристианским, и нас толкают на этот путь. А мы не хотим идти на поводу у Запада, где процесс разрушения зашёл настолько далеко, что они и рады бы вернуться, да уже не могут. Как сохранять национальное искусство? Только путём собственного творчества. Как спасать Россию? Только путём спасения самого себя.
